Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
что от аэродрома до места размещения шесть часов езды, так ещё и «Франкония», океанский лайнер на службе ВМС с центром защищенной связи на борту, продравшийся в Крым через минные поля, вынужден был ошвартоваться в Севастопольской бухте, в трёх часах езды к западу от Ялты. Один британский майор из того передового отряда сообщал, что конференцию предстоит проводить с использованием трёх пунктов сосредоточения, «разнесённых по разным уголкам территории, по площади сопоставимой с Уэльсом, и связанных плохими горными дорогами, покрытыми снегом, льдом и слякотью».{21}
Премьер-министр также испытывал и опасения другого рода, касающиеся его отношений с Франклином Рузвельтом. За последние четыре года между Черчиллем и Рузвельтом успела сложиться искренняя дружба. Даже выбор Мальты в качестве места встречи был ещё и трогательным напоминанием об их товариществе. В начале войны Италия и Германия на пару контролировали всё Средиземноморье и Северную Африку, за исключением этого островного форпоста. С Мальты британцы атаковали итальянские военные суда и караваны вражеских транспортов, лишая генерала Эрвина Роммеля и вермахт возможности установить полное господство над Северной Африкой. Но к маю 1942 года Мальту едва не сломили. Методично пуская ко дну один за другим конвои с поставками из Британии, враг поставил мальтийское население на грань голодной смерти. На острове не было материалов для ремонта изрядно потрепанных в постоянных воздушных боях самолётов, и союзная авиация фактически утратила способность противостоять врагу. В какой-то момент в составе британских ВВС на Мальте осталось всего пять годных к боевым вылетам истребителей{22}. Авианосец с партией новых Supermarine Spitfire, на смену выбывшим из строя, до острова так и не добрался, получив повреждения, и остров был обречен. Черчилль в отчаянии телеграфировал Рузвельту о сложившейся ситуации. Президент откликнулся незамедлительно, отправив в Средиземное море американский авианосец, гружёный британскими истребителями Spitfire, – причём не единожды, а дважды, – и тем самым спас Мальту от тотального уничтожения, а британские силы от капитуляции перед полностью снаряженной и всем обеспеченной немецкой армией в Северной Африке{23}.
В последние месяцы, однако, Рузвельт явно стал более осторожно относиться к выказываемым Черчиллем опасениям относительно перспектив трёхсторонней конференции. Черчилль был этим остро уязвлен и весь январь настойчиво вытягивал из Рузвельта согласие предварительно встретиться на Мальте, чтобы выработать в общих чертах единую позицию по вопросам, которые будут обсуждаться в Ялте{24}. Особенно тревожили Черчилля гарантии независимости Польши. Американцы, по его мнению, недооценивали все тонкости этой деликатной проблемы, в то время как Советы постоянно держали их в уме, не озвучивая. Сталин, конечно, был беспощадным и коварным автократом, но Черчиллю хотелось верить, что он окажется человеком слова. «Будь у меня возможность еженедельно встречаться со Сталиным за обедом, никаких проблем не было бы вовсе», – заявил он однажды{25}. В октябре 1944 года Черчилль и Сталин встретились в Москве. Тогда два государственных мужа достигли тайного соглашения, по которому Советы после освобождения Балкан не будут вмешиваться в дела Греции, где традиционно сильно британское влияние, а Великобритания взамен обязуется держаться подальше от Румынии и Болгарии. Сталин пока что данное тогда обещание выполнял. Черчилль, однако, всё так же насторожённо относился и к людям в сталинском окружении, и к историческим силам, веками формировавшим Россию. Как и в эпоху государей-императоров, Кремлю нужно было доминировать в Восточной Европе. Глубоко укоренившаяся в национальном сознании озабоченность защитой западных рубежей России от врагов, угрожающих вторгнуться и хлынуть вглубь страны по бескрайним равнинам, накрепко засела и в умах советских вождей. Гитлеровское нападение на СССР в 1941 году – операция «Барбаросса» – стало последней и самой наглядной материализацией страха перед подобным вторжением и одновременно примером его обоснованности, поскольку вполне могла бы увенчаться успехом. Преследуя свои национальные интересы, Советы готовы были эксплуатировать малейшие разногласия между двумя западными партнёрами. Польша для России исторически была предметом вожделения. Но именно статус гаранта суверенитета Польши вынудил Великобританию объявить войну гитлеровской Германии. А потому именно по польскому вопросу британцам и американцам следовало заранее прийти к твердому соглашению.
Рузвельта же, напротив, более всего заботило, как бы его приватная встреча с Черчиллем на Мальте не вызвала у мнительного Сталина подозрений, что западные союзники якобы что-то замышляют у него за спиной. Вот Рузвельт и отклонял просьбы Черчилля об этой встрече одну за другой на том основании, что неотложные дела в Вашингтоне никак не позволяют прибыть на Мальту ранее крайнего срока перед вылетом в Ялту. Кроме того, Рузвельт предпочитал «неформальные» обсуждения всех вопросов с партнёрами по переговорам, а потому и не видел нужды в подготовке и согласовании повестки{26}.
Рузвельт планировал уделить всей встрече в Ялте не более пяти-шести дней. Однако близящийся конец войны требовал решения глубоких идеологических вопросов устройства послевоенной Европы, и Черчилль полагал, что этого времени никак не хватит. Наконец, не выдержав, он съязвил: «Даже у Всевышнего на это ушло семь дней»{27}. Черчилля неотступно преследовали угрызения совести из-за того, что он сам назвал «безрассудством победителей» в Первой мировой войне{28}. Тогда они почему-то уверовали, что обеспечили мир на поколения вперёд, и не удосужились выстроить институты достаточно крепкие, чтобы служить гарантией сохранения мира. В результате старые раны воспалились и прорвались гнойниками новых бедствий – мировым финансовым кризисом, крахом Лиги Наций, национальным унижением Германии и, в конечном итоге, новой и ещё более кровопролитной войной. На этот раз, писал Черчилль Рузвельту, союзникам нужно действовать осмотрительнее; иначе «конец у этой войны может оказаться ещё более разочаровывающим, чем у предыдущей»{29}. Сотрудничество между союзниками в этом плане имело решающее значение. Как сказал Черчилль министру иностранных дел Энтони Идену за несколько дней до отъезда на конференцию: «Единственной надеждой для мира является согласие между великими державами. <…> Если они рассорятся, наши дети обречены»{30}.
Взглянуть на британского премьера хоть издали собрались несметные толпы мальтийцев и защитников острова. Для них он был – политический гигант, но для стоящей рядом с ним женщины Уинстон Черчилль был просто папой. Однако Сара всегда знала, что есть в её папе нечто особенное. Он был осиян тем самым ореолом величия, что заставляет гостей за обедом, мигом сбегав за ручкой и бумагой, записывать каждое изречённое им слово. Но при всей своей напористой риторике и силе характера папа оставался заботливо-любящим отцом, позволявшим детям кататься на себе верхом и сочинившим песенку «Бедный мопс Уаг» в утешение дочерям, когда их любимый пёсик тяжело заболел. После школы Сара больше всего любила проводить время с отцом в саду их имения Чартвелл, где они занимались совершенно необычным делом – кирпичной кладкой. Ручной труд каменщика именно в силу его полной отстраненности от политики лучше всего помогал Уинстону расслабиться. Он собственноручно возвел сотни ярдов кирпичных стен по периметру садов Чартвелла. Хотя у отца был и профессиональный каменщик по вызову, он предпочитал брать в «напарницы» Сару. У них выработалась совершенная система: Сара подавала отцу кирпичи и по мере надобности замешивала раствор, а Уинстон выполнял собственно кладку, но при этом доверял Саре следить за тем, чтобы верхний ряд кирпичей на стене шёл прямо и ровно. Так каменщик с подручной проводили множество приятных совместных часов в тихом восхищении созерцательно-слаженными движениями друг друга.{31}
И теперь, двадцать лет спустя, она снова была при отце в роли верной подручной. Перед этим у них бывали долгие периоды разлуки – во время
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
